Сага о героях Зачин. Они жили так, как жили любые другие люди, но совсем не так. Что было дано им? Дано небо, а еще солнце, луна и звезды, теплая земля и холодный ветер, дождь и леса, снег и горы. Все это было их домом. Их дом там, куда бы они ни пришли. Их свет был тьмой, а сны – явью. Они сами порой не знали, сон это или явь, и добродетель и злоба часто отказывали им. У них не было ни матери, ни отца. Только вечная скорбь по понедельникам да безумный смех по субботам. Они шли нетоптаными дорогами и смотрели в пустоту, она казалась им самой глубокой и наполненной из всего сущего. Они славили только себя самих. Они не умели жить. Они умирали. Кто они? Всего лишь герои. Песнь первая. «Как хорошо не видеть твой жуткий и прекрасный лик. Любовь моя, выколи мне глаза, я не хочу тебя видеть. О, моя любовь, лучше бы я никогда тебя не видел». И она своими тонкими пальчиками выцарапала его голубые как весеннее небо глаза, оставив пустые кровоточащие глазницы. Она долго целовала его и плакала. «Не плачь, любовь моя, это не стоит твоих слез. Красота же, она убивает. Твои слезы горькие, я чувствую их вкус на моих губах. Не плачь, моя любовь, это всего лишь голубые глаза». И она целовала его и плакала. «Не плачь, любовь моя, тебе не нужно плакать из-за этого. Это глупость природы, я схожу с ума от красоты вокруг. Теперь я в тени, и лишь темнота теперь стелется около меня. Ведь лучше быть слепым, но не сумасшедшим». Она знала. О да, она знала. Но не могла смириться с тем, что он теперь не тот, что раньше. Жизнь, жизнь опустошила его, выжала и вывернула наизнанку. Да, теперь он не тот, что прежде, он боится красоты. Он знает, что красота убивает. Она плакала, и крупные слезы текли по щекам и падали в кофе, но он и так был горек даже без слез. «Не плачь, любовь моя. Ты все еще скорбишь? Забудь о том, что было раньше. Прости, я так хотел пожить, что уж было совсем расстался со светом. Хотя теперь вокруг меня и темнота, но я-то знаю, что такое солнце и облака в весеннем чистом небе. Я знаю, что такое красота. Прости, но то, что было раньше, уж не дано забыть». Она прощала, хотя и знала, что зря, что все напрасно, что не стоит. Она не умела любить. Но она ненавидела, а это крепче всякой любви. Она ненавидела и знала, что никогда не сможет жить без него. «Прости, но ты знаешь, что солнце забыть невозможно и звезды, что нам лишь сияли в светающем небе. Прости, но я слишком сроднилась с моим сердцем, и пусть не терзает твое. Я так не хочу, чтобы ты терзалась тем, что ты выжить не дала мне возможности. И пусть я умру, но умру счастливым, с именем твоим на губах, упав головой тебе на руки. Прости и прощай, я умираю. Убей же меня, любовь меня, я именно так и хочу умереть. Терзаюсь и тебя утомляю, я верю, что мы будем вместе всегда». Она не смола не простить его и убила. За то, что сама же и не смогла его полюбить, за то отомстила, за то, что он знал, что она не умеет любить, за то, что он верил в ее совершенство и видел в глазах нескончаемый свет. За то, что она ненавидела небо. «Прости, я умру. И не плачь надо мной». Его хоронили. Ее не было рядом. Она не смогла бы жить без него. И плакала кровью, себя убивала. Могилы их рядом. Они – там, на небе. Они смотрят на нас. Песнь вторая. Она пела. Она любила петь. Что-то в этом было. А еще она любила танцевать и ловить руками звезды. Полубезумное счастье быть смешной и бесконечно мудрой. Ради чего была прожита эта жизнь, похожая на мотылька-однодневку? Она хотела умереть красиво. По утрам она пила росу, а вечером слизывала с губ звездный свет. Что имеем под словом счастье? Да мы и сами не знаем, а она даже не думала. Ей всегда казалось, что скорбь – это благословение свыше. Откуда только свыше? Этого она не знала. Она только чувствовала кончиками ресниц присутствие этих свыше в круговороте мироздания. Что подразумеваем в счастье? Да мы порой и сами не знаем, зато ищем его и благословляем все свои поступки им. Что оно значит для нас? Больше, чем оно значит на мечты. Она всегда считала своим призванием скорбь. Скорбь давала ей силы и успокоение. Смотреть на тяжелые капли дождя бесконечно долго, до тех пор как веки устанут, и глаза утратят способность видеть. Печаль творила ее, а она творила печаль в своем сердце. Вечная грусть, неразвеваемая никакими ветрами. Только грусть. О чем? Кто знает? Да никто, как всегда. О, если бы она знала чуточку больше о тех самых свыше. Если бы ей только какой-нибудь намек на их безмолвное присутствие. Сколько же можно смотреть на темно-синее бархатное небо, в котором холодными золотыми каплями горят звезды. Сколько же можно впитывать в бледную кожу мертвенный лунный свет. Сколько же нужно ждать хоть какого-то знака свыше. Что она знает о них? Только то, что они есть, и они все видят и все знают. Что они помогают и пакостят нам – в зависимости от их настроения. Что они где-то вне пределов досягаемости. Да кто же они все-таки? Да кто бы знал. Вместо ответа, как всегда, пустота и тишина. Эти две царственные сестры приходят к ней довольно часто. Да здравствует тишина сердца, да здравствует пустота разума. Никого и ничего не беспокоит ее мыслей. Все, все и именно все посвящено у нее этому удивительному состоянию. Состоянию пустоты. Состоянию осознавания себя. Понять, что ты и кто ты. Увидеть. Что ты важнее всех для себя. Полюбоваться собой, глядясь в тишину, как в зеркало. Быть лучше всех для себя и лучше себя. Быть какой и есть. Она любила себя. Она любила зеркала, вернее, свое отражение в зеркалах. Она любила все, что подчеркивало ее красоту. Она любила себя как никого другого и как никто другой. В этой любви она превзошла даже самих свыше. Они гневались, она чувствовала это и знала это – слышала в раскатах грома, видела в сверкании беспощадного солнца. А еще она любила леса. Она всегда была одна. Она ненавидела людей. Собственно, эта неприязнь и породила одиночество. Но людям она нравилась. Она была слишком молодой быть такой, какой она была. Она часто смотрела на звезды, сидя на траве, и думала, отчего в мире столько грязи и насилия, и ей хотелось рыдать и с криками бегать по лесу, и крошечные, похожие на бриллианты, слезинки, скатывались по ее щекам. Или танцевала, мягко ступая босыми ногами на шелковое травяное покрывало. Она делала шаг, хлопала в ладошки, поворачивалась вокруг себя, делала еще два шага, и вновь повторяла фигуру, и так много раз. Потом она доставала маленький барабан, обитый тонкой человеческой кожей, и начинала дикие и беспорядочные скачки вокруг костра. Так было многие ночи. Что значит право жить? Да кто ж его знает? Она и не жила вовсе. Она существовала. И было лето. И солнце освещало поросшую вереском поляну. Она достала вино и налила его в большую чашу, разожгла костер, достала каких-то трав и сушила их над темным дымом. Потом растерла меж ладошек и бросила горсть порошка в вино, разболтала напиток, часть выпила, остальным затушила костер. Доплелась до деревьев. Упала на изумрудную, как ее глаза траву. Последним, что она видела, было ярко-голубое чистейшее небо. Песнь третья. Он шел быстро сквозь лес, раздвигая встречающиеся на пути кусты и отводя в сторону мешающие ветки деревьев. Могила братьев была недалеко. Надо успеть до захода солнца. Он пошел быстрее. Солнце уже коснулось краем диска цепочку гор вдалеке. Он пробирался через лес, точно следуя внутреннему инстинкту. Только на север. Скоро, совсем скоро он увидит курган. Он совсем недалеко от места. Он шел, не глядя по сторонам. Глаза его были полузакрыты. Интуиция вела его прямо к могиле. Солнце медленно уплывало за горизонт. Главное, найти курган до наступления темноты. Он знал об этом и торопился, Но в то же время боялся сбиться с пути, поэтому был очень осторожен. Он совсем не знал, зачем он здесь и почему, он только чувствовал – ему должно было здесь быть теперь. Остальное не имело значения. Солнце еще наполовину не скрылось, а курган – вот он. Мраморные плиты, ведущие вниз, внутрь погребального холма, поблескивают в лучах закатной зари. Дальше – вниз, по скользким узким ступеням, по лестнице, скупо освещенной горящими масляными плошками. Сырые неровные стены и низкий потолок, с которого довольно звонко капает тебе на макушку вонючая влага. Застоявшийся удушливый воздух. Последнее пристанище братьев. Обитель героев. Он долго шел сюда, и вот он здесь. На каменном полу стоят в два ряда гробы: по правую сторону мужчины, по левую – женщины. Саркофагов немного. Четыре мраморных гладких сундука, совершенно одинаковых и абсолютно равных со всех сторон. Кто где лежит? Известно только богам, в которых никто не верит. Четыре мраморных коробки, четыре героя покоятся здесь. Мир праху вашему, братья. Он зажег десятки свечей в больших чугунных канделябрах и присел на большой камень у подножья лестницы. Сколько же их на самом деле, героев, не похороненных здесь, лежащих где-то в другой земле по другим законам, умерших не по правилам, а кто как сможет. И все же он дошел, все же это будет его последний дом. Свечи таяли, и воск тек по чугунным виткам на пол. Героев – истинных – осталось не так уж много. А вернее, почти ничего. Жалкие крохи былой славы еще есть в этом кургане, где же остальные? Остальные где-то совсем далеко, только учатся умирать. Они даже не знают, ради чего умирают. Они просто уходят из этого Мира даже не оглядываясь. Многие герои давно продали свое естество ради права жить. Прав не тот, кто выжил, прав тот, кто не был повержен. Сломаны будут крылья, но не душа. Все, во что мы верим, должно жить после нас в других сердцах. Учите других не жить, а умирать. Пусть каждый живет по своему, а умирает ради веры в то, во что он верил всю свою недолгую человеческую жизнь. Боги человека делают его сильнее, в каждой глупости есть своя мудрость, в каждом слове – тысяча дум. Герой – это не тот, кто творит и созидает. Это любой, заглянувший за пределами себя. Он достал из торбы трубку, набил ее и закурил, пуская кольца дыма в низкий сырой потолок. Пот струился по его спине, каплями стекал со лба. Важнее всего в этой короткой и бессмысленной жизни научиться думать, научиться размышлять о том, чего нам не дано, но что имеет места быть. Что есть добро и зло? Добро и зло – человеческая глупость, выдумка, обман, ложь, призванная скрывать истинное счастье быть героем. Он задул свечи, к потолку в темноте витиеватыми светло-серыми струйками поплыл дым. Он подошел ко второму гробу в первом ряду, отодвинул тяжелую крышку. Короб был пуст. Он знал об этом. Знал всегда. Это был его гроб. Он лег в него и заснул. Навсегда. Песнь четвертая. Кто знает, где теперь покоятся их души, кто знает, где они теперь, и есть ли они вообще теперь. Они умерли, потому что должны были умереть. И не нам судить, верно оно или нет, но жизнь не дает нам права на жизнь, а какие права дает нам смерть, никому не известно, кроме нее. Они должны были умереть. Так пребудут же их души в любви и покое, пусть же им снятся сны, в которых голубое небо, изумрудная трава, далекий горизонт и яркие звезды, пусть же им и впредь будет легко и приятно умирать за реющие на ветру знамена, так пусть же и впредь мы с болью и скорбью будем вспоминать их. Тех, кто погиб за счастье жить, за безумное счастье видеть полуденное солнце и полуночное небо. За бездонное небо и бесцельное солнце. За все то, что мы видим каждый день. Они умирают за право жить. Кто они? Всего лишь герои.