The Androgyn

 

 

Предисловие

 

«Мы – криогенные создания. Андрогины – существа бесполые. Нам даровано совершенное, универсальное тело. Но тело без полноценных репродуктивных органов. Мы также являемся гермафродитами, имеющими недоразвитые половые признаки мужского и женского организмов. Наша физиология подчинена нашему сознанию: по достижении двадцатипятилетнего человеческого возраста мы обязаны определить свою будущую половую принадлежность и организм начнет вырабатывать соответствующие гормоны для стимулирования однополого развития. Продолжительность жизни андрогинов намного больше продолжительности жизни обычного человека, поэтому процесс развития происходит медленно, но необратимо.

Мы были созданы криогенетиками после четвертой Мировой войны, предназначенные нести жизнь в своем существе и дарованные во имя спасения исчезающего человечества.

Многие стремились создать идеального киборга, чей механизм окажется способным обновлять стареющие органы человека. До поры-до времени, киборги успешно оправдывали те огромные затраты от создателей, вложенные в производство. Но… Исцеляя живой организм, они жестоко и самопожертвенно изнашивали свой собственный. И тогда киборги оказались никчемными и бесполезными. Налаженное производство остановили и стальных полулюдей забыли, оставив доживать свой мучительно долгий век. Стареющие уродцы не могли умереть раньше износа последней детали…

И появились мы, новая органическая материя. Мы, лишенные психологии мужчины и женщины. Мы, чистые сознанием – воплощение мечты человечества о чем-то третьем. Мы, которых люто возненавидели киборги, потому что именно из-за нас они оказались обреченными.

И мы должны анализировать поведение обоих полов, живя среди них, дабы успеть избрать по собственной воле свою дальнейшую судьбу, пока мы юны.

И я… Ищу идеальных мужчину и женщину, чтобы сравнить их и понять, кем же хочу быть я: отцом или матерью возрожденного мною человечества. В каком обличии переступить порог отгремевшей революции?…

До сих пор я продолжаю пребывать в неопределенности, странной безысходности. Нет перевеса ни у той и ни у другой стороны. Мы всегда объективны, видим, что и те и другие способны как на благородные, так и на низкие, подлые поступки; у обеих идет непримиримая беспрестанная борьба между добром и злом в мятежных душах; их сознание может быть возвышенно-недосягаемым и приземленным, втоптанным в серую грязь быта. Бескомпромиссный практицизм уживается с колеблющимся идеализмом… Кажется, мы обделены подобными глубокими противоречиями между противоположными крайностями, и, мнится мне, мы намного уравновешеннее… Но мы намного моложе. На нашу долю не выпало никаких исторических катастроф, которые были пережиты ими. Мы страдаем лишь за себя, мы ответственны только за собственную боль. Мы  созданы совершенными, холодными эгоистами. Мы чисты.

Я – мужчина или женщина? Пытаюсь прийти к выводу, исследуя человеческие идеалы, имеющие крепкие древние корни…»

 

AD

 

(Из писем Маскарада Неизвестному за девять лет до начала повествования сей истории.)

 

***

 

…Взгляд тяжелый, уставший, холодный. Взгляд одинокого волка, преднамеренно отставшего от стаи и выбравшего путь анахорета. Взгляд, в котором не светилось божественным светом отстраненное кольцо неразрывной вечной Сансары. Взгляд брахмана, покаранного волей свыше за деяния, не подобающие столь высоко духовному и максимально избавленному в идеале от мирских пороков падшего человечества, сану, и заточенного в извивающееся тощее тело никчемного червя. Взгляд православного монаха – непритязательный и манящий глубиной познаний, взгляд человека, который совершил добровольный уход из жизни, обратившись из живого мирянина закоченевшим мудрецом, который, убившись челом оземь, обрел прозрение – свой третий глаз. И взгляд его стал ледяным. В  бесцветных, как туман, глазах его поселилась вечная зима…

Губы бледные, сухие, плотно сомкнутые, но втайне трепещущие от слепого вожделения. Губы, истерзанные жаждой отведать вкусной пищи, испить дорогого вина, украсть ненароком страстный поцелуй вовсе незнакомой красавицы и насытить сладострастную похоть. Губы, таящие сомнительную преданность Иуды. Губы, молчаливые и очерченные, будто обоюдоострым кинжалом ревнивой гурии, с которых изредка срывались двусмысленные намеки и жестокие насмешки. Губы, обуздавшие острый язык, но пропитавшиеся медом  смертоносного яда фантасмагорических словес.  И манящие, манящие, манящие…

И это был  не ветер, завывающий в глубинах подсознания. Это есть стон желания быть или стать ближе, ближе, чем когда-либо.

Въевшийся навечно снег в волосах серебрил мутную подоплеку седых прядей, впутывая в растрепанные космы любопытные, раздевающие взгляды посторонних. Застывшая кровь медленно переливалась сине-перламутровым блеском под покровом матово-белой кожи.

Тонкий белый бархат туманной пеленой обволакивал длинные пальцы и полумужественные ладони, неотвратимой чумой поднимался по изящным предплечьям и заканчивал странный танец на плоской груди, обнажая пламенеющим от любви и ненависти сердцам плавные линии плеч и шею, над которой воплощением аристократической спеси высился вздернутый острый подбородок.

…Отрешенный лик тонул в темно-синем бустуме#, заморожено втекающим в чуть разомкнутые рдеющие губы моей спутницы…

       - Дила, не советую тебе увлекаться этим существом всерьез, поскольку именно ОНО породило большинство неразрешимых трудностей…

Черные ресницы дрогнули, взгляд судорожной мольбой затаился раненым зверем, зарывшись в них. Кисло-приторный бустум застыл на обожженном языке. Золотые глаза изучали меня с опаской и любопытством, но не без справедливого укора.

        - Я знаю, мастер.

Кротость и тонкое благородство. Искусство лицедейки…

Нордические кудри рассыпались по укутанным черной шалью хрупким плечам… Глаза будто остекленели. Ладонь потянулась к полупустому бокалу и забылась легким прикосновением на тонкой прозрачной ножке, позволяя мыслям нестись по бесконечному очерченному кругу. Черные кружева на высокой груди вздрогнули… Дила прикрыла рукой лицо и отвернулась.

        - Массакре…

Я нехотя поглядел на эту женщину… Грациозную, как лань и загадочную, как черная хищница…

        - Да?…

        - Дождь пошел...

Крупные капли воды брызнули на разгоряченные щеки, еще несколько упали на дно бокала, оставив ленивые круги на безмятежной синей глади бустума… Дила задумчиво молчала. Я слышал, как плененной золотой птицей бьется о ржавые прутья темной клетки ее хрустальное сердце.

       - Дила?…

       - Массакре?…

Она заглянула мне в лицо. Губы чуть тронула тень снисходительной улыбки…

       - Ваши глаза – черные.

       - Иди…

И Дила отстранилась ровно настолько, чтобы уйти. Уйти на встречу с андрогином, сидевшим аккурат по другую сторону окна, там, где царило тепло и уют, который нам не снился… На встречу, где никто не ждал.

 

***

 

Дила робко постучалась в огромную дверь ЕГО дома и отпрянула в ожидании. В глазах слезились бесчувственные отблески ночи и осенний холод… Нордические кудри жестоко трепал ветер. Острые костяшки побелели, судорожно сжимая концы черной шали…

Дверь нехотя отворилась, и девушка замерла под бесцветным взглядом Хозяина замка, самого красивого и богатого андрогина в Дъёгене.

       - Здравствуй, Маскарад, - с дрожащим от волнения придыханием негромко произнесла она.

  Ледяной взгляд скользнул в сторону, пристально и подозрительно всматриваясь во тьму улиц, оставшихся за хрупкими плечиками незваной гостьи. Белоснежные ресницы дрогнули, не обнаружив больше никого, кто бы осмелился увязаться за Дилой, и ясный взор вновь устремился во смятение, отразившееся на милом личике девушки. Бесцветные пряди колыхнулись от внезапного приглашающего кивка и вновь опустились на впалые щеки. Белый бархат одежд покрылся инеем, и Маскарад учтиво посторонился, пропуская даму в свою обитель.

Дверь также лениво и бесшумно закрылась за спиной Дилы. Она вздрогнула от внезапной вспышки холода, обжегшей нежную кожу.

- Это зима. Она ждет, - раздался вкрадчивый полушепот. Дила вздохнула, и тонкими пальцами еще сильнее сжала край шали: Маскарад всегда говорил полубезумным тоном. Полушепот, полунадрыв… Никто никогда не слышал его истинного голоса. Андрогин всем существом поддерживал свою утонченную красоту, холодное изящество и нездорово-притягательную грацию. Немужчина… Неженщина…

 Из слабоосвещенного зала доносились голоса, одурманенные терпким ароматом бустума и анаши. Они говорили… Говорили… Сизый туман безжизненной вуалью ниспадал на уставшие плечи каждого...

 Компании Маскарада всегда казались чрезмерно странными благодаря сочетанию самых разнообразных темпераментов и пристрастий. Но сам Маскарад питал слабость лишь к одному проявлению угасающей жизни в этом невзрослеющем мегаполисе: им была жалкая груда металлолома – киборги.

 Сегодняшний вечер казался очередным помпезно-торжественным светским ужином, но словесную трапезу за круглым столом разделяли лишь двое.

Уют дома Маскарада вновь приманил завсегдатая – полузаржевевшего полусимпатичного конгломерата по заводскому имени Десото-43654 с болезненно серым цветом слишком вытянутого лица и никогда не мигающими сухими глазами. Под этой ничем не примечательной личиной надежно затаился весьма пренеприятнейший и преподлейший субъект.

Он жил на городской свалке, и от его лохмотьев, по обыкновению, гордо зовущихся королевскими одеяниями, всегда несло невыносимым запахом гари и тлена.

Десото беззастенчиво курил, пропуская в искусственные легкие ничего не значащий для них дым – при каждом движении левой руки, в которой он держал сигару, ее запястье издавало едва различимый скрип. Конгломерат гадко-слащаво скалил стальные зубы и воровато озирался по сторонам. Десото знал, у Маскарада можно было бы многим поживиться. Но только одно внушало в его, лишенную напрочь естественного интеллекта, голову некое подобие жалкой капли благоразумия: если Маскарад вдруг перестал бы содержать официально давно замороженное производство технологий для обновления неотвратимо стареющего организма киборгов, то последних, кои исчислялись немногочисленными десятками в одном только Дъегене, постигла бы печальная участь. И ее наступление Маскарад всеми известными ему средствами старался отодвинуть на самый дальний срок. Производство киборгов давным-давно перестало считаться одной из наиболее важных федерально-целевых программ в связи с его обнаруженной несостоятельностью. И если бы не идейность Маскарада по отношению к этой ошибке достижения науки и техники, то… Как уже и было сказано. А сколько преданных правительством киборгов еще умирает на улицах провинциальных городов!…

Маскарад, будучи одним из самых богатых живых органических существ федерации, способных обеспечивать себя и из любого финансово-экономического застоя извлекать личную выгоду, решительно вознамерился возложить на собственные женственно-мужественные плечи почетную обязанность Мессии и подарить никому ненужному хламу землю обетованную из вполне гуманистических соображений. Ему, как и любому другому андрогину, вне зависимости от принадлежности к жестоко расслоившимся социальным статусам, были отродясь чужды любовь и сострадание – он просто знал, что ТАК ДОЛЖНО БЫТЬ: те, кто когда-то был создан для жизни и процветания должны жить и процветать на зло тем, кто уже успел отказаться от подобных замечательных идей. И никак не иначе. А эти свиньи – конгломераты, созданные человеческим интеллектом – ненавидели поголовно всех андрогинов, необоснованно обвиняя их в отчуждении от законно присужденного людьми киборгам неоспоримого приоритета и права на существование как надежды на светлое будущее. Но разве когда-нибудь человек творил жизнь? Неужели он когда-нибудь восстанавливал то, что в пылу слепой ярости сметали с лица земли ничего не значащие мелочные амбиции того же больного интеллекта? Но андрогины спасают их… Любимых убийц. Они обязаны спасать всех от самих себя. Такова их холодная эгоистичная рассудительность: все боятся умирать, и сам страх этого есть страшнее факта смерти. Люди молятся на андрогинов – «не сотвори себе кумира» погрязло в ничтожных стенаниях. Конгломераты ненавидят, завидуя долголетию и независимости последних от исчерпаемых жизнеобеспечивающих ресурсов неорганического происхождения. Человек породил собственный кошмар, и как это всегда водилось, вновь оказался не в состоянии контролировать свои же мрачные фантазии. Бесполые предвестники Апокалипсиса…

Десото улыбался, хриплым голосом рассказывал очередные небылицы. И он тоже считал Маскарада виновным в своих несчастьях. Отчего у этого ублюдка есть все, а у него – ничего? Почему киборги столько страдали исключительно ради того, чтобы позже их выбросили на вторсырье? А после, с чистой совестью и с распростертыми объятиями их создатели кинулись в омут незахламленного всякой ересью разума андрогинов… Печально, не правда ли? Десото, в отличие от некоторых других, вынашивал собственную злобу глубоко внутри себя, ничем не выдавая эту жестокую неприязнь. Подобная политика была весьма выгодна – он, навязываясь в постоянные «друзья» Маскарада, получал возможность приобретать для себя «живую воду» за исключительно ничтожные сроки, не дожидаясь прописанной производственной очереди.

…Напротив Десото, в шикарном кресле давно канувшей в лету славной эпохи ампир, восседала некто по имени Лилло Родригез, больше известная под красноречивым псевдонимом «Сада». Лилло, молодая особа лет двадцати семи, с внешностью женщины-вамп и с проницательно-подозрительным ледяным взглядом, до сих пор носила фамилию бывшего любовника, которого не особенно жаловала, но обожала за талант к жестоким бескомпромиссным убийствам. Малыш Родригез пользовался дурной славой эмоционально-нестабильного кровожадного маньяка до тех пор, покуда самой Лилло не осточертело мириться с собственной «теневой» ролью. И тогда она разрешила эту проблему с легкостью и тонкой извращенностью, присущей женщине. Но фамилию решила сохранить себе в качестве трофейных останков развенчанной славы Родригеза до той счастливой поры, пока не появится в ее личной жизни кто-то более изобретательный, нежели она сама.

Сада была немногословной и хладнокровной, наделенной весьма специфическим чувством юмора. Неряшливость и пропыленность одежд прожженного ангела дорог и растрепанная огненно-рыжая грива дополняли и без того для многих привлекательный и желанный образ пущей страстью и свободолюбивой независимостью…

Для всех оставались непостижимой тайной двусмысленные отношения между Маскарадом и Садой, но каждый мог бы заметить, каким взаимным доверием было пропитано их странное прелюдное отчуждение друг от друга.  Сада всегда была с ним, возможно, знала все его секреты, возможно, владела половиной его несметных сокровищ… Грязные слухи провоцировали охотников за головами… Но Сада отчего-то никогда не опасалась безрассудных убийц, столь невежливо часто приходящих по ее душу и тело. Незадачливые убийцы исчезали бесследно в загадочном нигде и больше никогда оттуда не возвращались…

Сада лишь усмехалась в ответ…

…Пламя лампад подрагивало. Тени танцевали вальс на черных стенах… Отблески лучистыми искрами роились в наполненных бустумом бокалах…

Маскарад пригласил Дилу за стол, и сам занял свое излюбленное место рядом с Садой. Последняя поприветствовала гостью чинным аристократическим полунаклоном головы и вновь устремила самодостаточный взгляд сквозь закопченое стекло самого дальнего окна.

       - Чем обязан твоему визиту? – вопросил Маскарад, когда все свыклись с внесением легкого разнообразия в обстановку.

       - Я… Пришла за помощью… Арендодатели повысили плату и изменили сроки… Если я к сегодняшнему утру не соберу ЭТУ сумму, то «Midnight Day» закроют. Мне очень нужны деньги, Маскарад, - Дила чувствовала себя весьма неуютно в окружении не внушающих ей ни доверия, ни дружелюбия людей. В особенности, когда речь шла о подобных не корректных и унижающих человеческое достоинство просьбах. Более того, девушка уже не единожды обращалась за свободными инвестициями к Маскараду на содержание собственного ночного клуба, который, из-за постоянно возрастающей стоимости квадратного метра, в последнее время начинал вылетать в трубу. И каждый раз Маскарад ничего не просил взамен. Дила больше всего опасалась цены таких безвозмездных пожертвований, когда наступит светлый миг расплаты по счетам. А он когда-нибудь просто обязан был наступить…

Разумеется, для Маскарада суммы, в которых так отчаянно нуждалась Дила, являлись ничтожными крохами, но для Дилы они были целым состоянием. Но неужели Маскарад не мог пойти на самый обычный принцип?… Пускай андрогины обделены человеческой твердолобостью, но девушка, по своей же человеческой натуре, отказывалась верить в робингудову душу Маскарада.

Он вежливо, но равнодушно, улыбнулся в ответ.

       - Сколько ты хочешь?

       - Десять тысяч каби, - Дила стыдливо опустила глаза.

На лице Сады не отразилась ровным счетом никаких эмоций и притязаний, как только до ее слуха донеслась подобная заоблачно-астрономическая сумма, а вот Десото похотливо осклабился:

       - Стерва, а! Вот сука! Тебе на своих мужиков не хватает, да?! Да какая, к черту, аренда?! Ей глюки словить хочется! Блядь она самая пресловутая!

Дила непривычно густо покраснела от неимоверного возмущения, которым была готова вот-вот разразиться во всеуслышание, но, из должного уважения к Маскараду, сочла необходимым смолчать, в тайне понадеявшись на то, что кто-нибудь, все же, соизволит замолвить за нее словечко. Однако ее ожидания не оправдались.

Маскарад сделал молчаливо-красноречивый глоток из своего бокала. Жгучий бустум медленно сполз по холодному языку. Он блаженно улыбнулся и откинулся на спинку кресла: возможно, он разделял точку зрения Десото, но даже при этом его абсолютно не волновало, на что именно Дила спустит десять тысяч каби, и было ли все сказанное ей ранее правдой. Он считал себя в праве огородить свою персону от чужих проблем. Его это не касалось.

      - Не перебивай, - невозмутимо произнесла Сада и весьма недружелюбно поглядела на вдруг съежившегося Десото. Это слегка позабавило Дилу.

       - Благодарю, Сада, - Маскарад накрыл ее ладонь своей и вновь обратился к Диле, до сей поры пребывавшей в странном замешательстве, - я  дам тебе эту сумму.

       - Спасибо!… - радостно прошептала та и едва не захлебнулась глубоким судорожным вдохом.

       - Пойдем со мной. Я подарю тебе десять тысяч каби…

 

***

 

Все, что я вижу – это дерево. Мой мир вдруг погряз в прелести гнетущего однообразия своих образов. Я пытался представить, что есть мой мир в абсолюте своем, какие цвета в нем доминируют… Перед моими глазами пронеслось бесконечное множество виртуальных картин, пейзажей, портретов, но ни один из них не отражал достойной сущности. И когда мои метания иссякли, поскольку места, где могли бы лежать забытым кладезем замороженные полуфабрикаты некогда свежих идей, бесславно закончились, я обнаружил, что не хочу создавать ничего, кроме природы. Все мое существо, когда исчерпывает себя и от истощения сил падает замертво, совершенно бессознательно убегает в поля. Тихие, зеленые… Где шепчет трава и журчит река… Солнце тянется к горизонту, уводя за собой еще один прожитый день. Здесь нет смысла: здесь покой и тишина. Все то, о чем может мечтать уставший от совершения подвигов герой.

Дерево… Кисть рисует могучий силуэт. Дерево. Именно дерево – мой мир. Старый, мудрый, абстрагированный от бренности окружающего мира. Ему не важна ни жизнь, ни смерть, ни добро, ни зло, ни любовь, ни ненависть… Безлистое дерево… Все также недосягаемо для меня…

Коричневый, глубокий насыщенный желтый – гамма зрелости, тяжелая для восприятия, но до боли притягательная… Мои цвета… Цвета дерева на фоне последнего огненного заката… Осенью солнце не греет, но дарит невообразимую атмосферу неподражаемого величия природы…

Природа… Ее так мало осталось здесь… И никто не стремится думать о ней, согревать, когда она нуждается в тепле…

- Массакре! – услышал я встревоженный голос Дилы за своей спиной и обернулся, увидев не менее встревоженное лицо девушки.

- Ты быстро. У него гости? – спросил я, хотя все и так было очевидно.

- Да… - ее колотило мелкой дрожью.

- Кто? – я все знал. С давних времен у меня сохранилась привычка задавать ненужные вопросы неизвестно, зачем.

- Десото и эта… - Дила замялась. Отвела взгляд в сторону, затем вновь посмотрела на меня. В ее глазах ясно читалась странная мольба о чем-то, только ей известном. Но я знал. Я все знал. Я же рассказчик… Мне полагается.

- Сада? – я криво усмехнулся. Едва ли не облизнулся – девочку заставляло трепетать одно лишь имя этой женщины. Меня это забавляло, как никого иного.

- Да. Она.

- Что ж… Маскарад дал тебе денег? – мой голос внезапно стал холоднее льда.

- Дал, - Дила протянула мне черную коробочку в прозрачном полиэтиленовом пакете, - здесь пять тысяч каби.

- Благодарю, дорогая, - я принял приношение и вновь ухмыльнулся: чертовка надумала провести мое чутье вокруг своих нежных чувственных пальчиков и забрать себе остальные пять тысяч. Мне нужно было только пять тысяч. И Дила решила подзаработать. Что ж, пускай. Мне не жалко.

И с этими словами я развернулся и, не оборачиваясь более, пошел прочь. Спиной я чувствовал злорадно-соболезнующий взгляд Дилы. Пусть так и будет. Мне все равно.

 

***

 

Дила шла, прижимаясь к холодным стенам полувымерших железобетонных жилых сооружений. Девушка беспрестанно оглядывалась назад, сжигаемая навязчивым чувством смертельного преследования. При наималейшем незначительном шорохе она конвульсивно вздрагивала и тут же замирала в оцепенении вглядываясь в темноту глухих закоулков. Она инстинктивно отступала в самые тени, в поисках столь актуального на данный момент убежища и прижимала полиэтиленовый пакет с оставшимися темно-синими купюрами к вздымающейся от тревожного волнения груди. И вновь замирала, становилась призраком собственного страха.

В этой части Дъегена царила тишина, но вопреки кажущейся безмятежности, это было напряженное, обостренное до существующего предела, безмолвие подстерегающей опасности, которая обитала в прогнивших трущобах окраин…

Небо, затянутое тяжелыми свинцовыми облаками, угрожающе нависало над утомленной головой, извергая из своих непроглядных глубин мелкие холодные брызги дождя, в оборванных кабелях в бессильной злобе завывал ветер. Темень – хоть глаз выколи. Индустриальное запустение, под надежным покровом которого скрывались грязные общины изможденных нелепой жизнью люмпенов, умиравших от голода – последнее человечество, влачащее жалкое постыдное существование, скрывающееся, боящееся, не выходящее на свет. То самое человечество, страждущее и надеющееся на спасение от благородных рук заполонивших элитные районы города богемных андрогинов. Эти жалкие кучки – некогда выдающиеся ученые, инженеры, культурологи, талантливые вожди и руководители, неординарные творцы мира сего – бывшие катализаторы научно-технического прогресса, не столь давно породившие на свет новую золотую расу, этих чванливых царственных чудовищ по имени андрогины, обречены ныне на верную смерть, которая подобает героям-великомученикам. Кара небесная за очередную изобретательность не заставила себя долго ждать…

Бедняжку Дилу пугали полупредсмертные стоны великих умов человечества, разносившихся вместе с ветром на несколько миль вокруг и цепляющихся, словно прокаженный, к каждой заблудшей душе. Они молили о снисхождении до простой, ни к чему не обязывающей, помощи, но маленькое сердечко девушки оказалось черство…

Она молча проходила мимо страдальцев, своих отцов и матерей, затаившихся где-то глубоко во тьме узких бесконечных переулков.

- Остановись, - настойчивый негромкий оклик заставил Дилу вздрогнуть от неприятной неожиданности. Но вместо того, чтобы последовать столь ненавязчиво предупредительному совету, она, еще сильнее прижала к себе пакет с шестью тысячами каби и, не оглядываясь, бросилась прочь от неведомого незнакомца.

- Что ж… - последовала едва слышная насмешка…

И в тот же миг ночь разразилась свистящим гулом – снаряд гранатомета вдребезги разнес мощное перекрытие, видневшееся на пути Дилы. Обломки внушительных очертаний с торчащими кусками арматуры поспешили смертельным градом осыпаться в нескольких метрах от нее. Девушка, совершенно не помнящая себя от страха и недоумения, упала навзничь, инстинктивно прикрывая голову. Да так и осталась лежать, пробираемая ощутимой дрожью, не смея оторвать лицо от полюбившегося страусиного укрытия…

Воцарилась сказочная тишина: единовременно смолкли стоны, рыданья, ветер… Только совсем нечуткий дождь с монотонным скрежетом капал на занявшееся пламенем близ стоящее одинокое дерево…

Дила тряслась всем телом – мокрая грязная жижа, в которую она с несвойственной для нее опрометчивостью нырнула, оказалась премерзко холодной и насквозь провонявшей гарью: еще неделю назад доблестный патруль пустоголовых конгломератов устроил именно на этом месте праздничный фейерверк в честь незадачливых контрабандистов, вздумавших перевозить из Барго-сити в Дъеген цистерны с нефтью. Ровно 10 цистерн, привезенных специально для нуждающихся в топливе людей, обитавших в этих районах,  разнесли к такой-то матери – даже теперь можно наблюдать потрясающий символический абстракционизм из черных маслянистых пятен, покрывших все, что находилось над уровнем моря в малообъятном радиусе – как будто это произошло только вчера. Человечество лишилось крошечных запасов. А родной город страдал от когтей монополиста, наложившего лапы на всю добывающую промышленность. Транспортом в огромном мегаполисе представлялось возможным пользоваться исключительно привилегированным слоям общества, готовым платить за радушно оказываемые услуги немалые деньги. Простые же смертные, или иначе, маргиналы дореволюционного образца – изгойные люди, отягощенные необходимостью частого перемещения, не могли позволить себе тешить тленные тела этой, ставшей недосягаемой, роскошью. Их средства передвижения давно превратились в груду вторсырья, за сдачу которого не давали ровным счетом ни гроша. Случалось, что уходя, люди уже не возвращались: либо оставались в пункте назначения, нанимаясь на абсолютных птичьих правах на черновые работы за пищу и кров, принося в жертву собственную свободу, либо же умирали от изнеможения так и не достигнув заветной цели. Единственной оставшейся светлой доброй надеждой исчезающего человечества теперь была мечта о беззаботной смерти, избавленной от мук перехода в мир иной, но отнюдь уже не наивные грезы о великих Мессиях…

- Я же советовала по-дружески, - голос зазвучал нестерпимо близко, аккурат над ухом нерешившейся даже пошелохнуться Дилы.

Сквозь прилипшие к лицу волосы она краем глаза разглядела привлекательное лицо женщины, участливо склонившейся над ее неподвижным телом. Последняя самодовольно усмехнулась, и жгучие зеленые глаза сверкнули во тьме бессердечностью хищника. Огненно-рыжие кудри ниспадали на изящные плечи и, словно змеи, путались вокруг шеи… Прекрасная статная незнакомка… Лилло Родригез собственной персоной.

- Сада?!… - в изумлении прошептала Дила посиневшими губами, когда Родригез подняла ее миленькое обманчиво невинное личико за круглый подбородок и заставила встретиться с ней взглядом. – Зачем ты?…

- Где деньги? – бесцеремонно оборвала ее та.

- К-какие деньги? – Дила отвела глаза в поисках надежного спасения от навязчивости внезапной собеседницы. Единственным средством избавления от нарушительницы психологического покоя, находившимся в поле зрения девушки, являлся старый обшарпанный гранатомет, который с легкой подачи Сады учинил ощутимый ущерб окружающей среде. Но Дила знала, что воспользоваться им раньше Родригез не сумеет, и посему не решилась испытывать свою судьбу на предполагаемую кошачью живучесть.

От Сады пахло дорогими духами, волосы источали тонкий острый аромат поздних трав, бледная кожа остужала странной ледяной свежестью… Рука, уверенно вцепившаяся в лицо Дилы, казалась удивительно нежной…

- Не дури, овечка, - и вдруг Сада с неженской жестокостью и грубостью схватила девушку за волосы на затылке и совершенно искренне, без малейшего угрызения совести, окунула ее лицом в грязь. – Изволь отвечать, пожалуйста, - процедила она сквозь зубы.

Как стремительно рушились идеалы, с горечью пронеслось в бескомпромиссно потревоженном сознании Дилы…

Девушка начала отчаянно махать руками, почувствовав, что задыхается черным месивом, но после того, как Сада раз пять подряд ударила ее лбом о промерзшую землю, та успокоилась и в ней тут же проснулась словоохотливость.

- Почему ты всучила этому типу остальное? – голос Сады сделался поразительно глухим и низким. – Кто этот ублюдок?

- Да какое тебе дело до этого?! До меня, до него?! – истерично взвизгнула Дила. – И какого черта ты следишь за мной?!

- Настоятельно рекомендую отвечать на поставленные мной вопросы, девочка.

- Я… Он… Я не знаю, кто он такой, клянусь! Он просто приходит и забирает деньги. Зачем это ему, я не имею ни малейшего представления.

- За такие суммы, которые ты каждый месяц просишь у Маскарада, можно было бы заплатить за аренду на пятьдесят лет вперед с учетом гиперинфляции. Однако, ты почти все отдаешь этому человеку… Благодари Маскарада за бескорыстную щедрость и великодушие.

- Д-да… Я бесконечно признательна ему за помощь… - всхлипнула девушка, проклиная одновременно с этим и деньги, и Массакре.

- Как его найти?

- Я не знаю. Он сам находит меня.

- Чудесно. В таком случае, поступим следующим образом, девочка.

…Сада… Верный цербер у врат в душу Маскарадову…

 

***

 

Почему я делал все это?…

Во-первых, мне действительно были нужны деньги. Много и за скорейший срок – я был не намерен горбатиться на неблагодарных олигархов. Мне были нужны деньги, чтобы претворить в жизнь мою заветную мечту, исполнив которую, мне станет совершенно безразлично жить или умереть.

Я – чистокровный человек. Но по воле судьбы,  я отличаюсь от тех людей, что вынуждены жить в захолустье: на мне дорогая стильная одежда, я всегда сыт и гладко выбрит, у меня есть то место, которым обделено прискорбное множество, где я могу быть самим собой – у меня есть Дом. Пускай моя холостяцкая жизнь исключает возможность обретения семейного очага с его чуткой заботливой хранительницей, зато я ни чем не обременен и несу ответственность только за собственную не особенно скромную персону. Это все деньги. Деньги делают человека человеком, а не грязным примитивным животным и открывают глаза на массу соблазнов, неведомых тем, кто обречен рыскать добро в мусорных котлованах. Это все деньги, добытые различными путями: от заказных убийств до банального шантажа.

Бедняжка Дила… Владелица ночного клуба “Midnight Day” никогда никому не платила за аренду помещения, в котором он располагался, т.к. все здание принадлежало ей одной. За личиной наивно-невинной красавицы с телом богини на самом деле скрывалась весьма неприятная нимфоманка, которую давным-давно перетрахало полгорода и с радостью забыло навсегда.  Однако эта проворная крыса сумела натворить немало проблем, которыми я, по велению предпринимательского долга, не упустил случая воспользоваться во имя собственной стопроцентной выгоды. Посему маленькая шлюшка делала все, что я говорю.

Во-вторых… Я одержим желанием уничтожить все заводы Маскарада, продолжающие штамповать бездушных конгломератов, развалить производство и присвоить огромный капитал головной корпорации. Но, как говорится, любое начинание требует первоначальных инвестиций. Благо, с подобных проблем уже не существует, и я успешно продвигаюсь по лестнице наверх. Тайно, незаметно. Крадучись. Постепенно сжимая тиски на горле Маскарада, стремясь развеять его авторитетность, а затем – и его жалкое праздное существование.

Отчего же столько неприязни, спросите Вы? Cуществуют веские личные причины, чтобы изничтожить прикрывающегося добродетелью беспощадного убийцу, сознательно истребляющего оставшееся человечество, всеми силами стремящихся дожить свой век в спокойствии. Он желает, чтобы над миром господствовала высшая нация, ведомая присягой своему императору, Маскараду, и служили бы ей верой и правдой бесчувственные ненавязчивые конгломераты. Мы – мусор, засоряющий эту планету. Все перекроить, все переделать, не оставить и камня на камне от старого мира. Неуемная гигантоманиакальная фантазия новой эры – сокрушительная, профашистского толка.

И я… Я хочу отомстить. Странное чувство месть…Похожее на полууправляемую одержимость. Оно поглощает все мысли, все желания, оно верховодит действиями, оно неотвратимо становится смыслом всего существования. И даже когда, месть находит свое выражение, и, наконец, свершается субъективно справедливый самосуд, человеку не становится легче. Отомстив, он распаляется изнутри, и жаждет мстить одному и тому человеку снова и снова, поскольку осознание того, что прошлое неподвластно изменить простым смертным, гнетет его глубоко оскорбленную душу.

Да. Я все также хочу отомстить… Я не хочу умереть с клеймом предателя на своей совести. Если я в состоянии что-то сделать, если у меня достаточно духовной силы, чтобы претворить в кошмарную реальность свои идеи, то почему я должен от них отказываться? Жизнь, увы, так коротка, что все мы стремимся испробовать все на собственных шкурах и без того уже пропаленных в различных местах. Тот, кто сомневается, чьи внутренние противоречия сильнее существующих амбиций, тот обречен проигрывать, прятаться, терпеть, смиряться. Но это не мой удел.

Маскарад… Он просто не учел моей великой принципиальности.

Когда-то… Это случилось тридцатого декабря, ровно десять лет назад. В эту знаменательную дату я отмечал свое двадцатилетие... Тихо падал снег…

Мы жили небольшой общиной, которая состояла из молодых семей, сплотившихся ради взаимопомощи:  в одиночку сложно было мириться с жизнью впроголодь, без крыши над головой и болезнями, которые разносил беспощадный ветер…

Я праздновал день рождения с отцом и матерью...

Маскарад…

Я помню его красивым. Прекрасным убийцей, безжалостным, хладнокровным… Я помню его женственно-мужественную едкое очарование…

Он явился из ниоткуда, чтобы преподнести мне особенный подарок… Явился, окруженный взводом вооруженных безрассудных рабов. Тогда я еще не знал, что Маскарад имел целью уничтожить оставшееся человечество, которое продолжало влачить свое жалкое существование в трущобах Дъегена...

Я помню его голос. Бесстрастный, скучающий… Отдавший приказ…

Я помню, как вокруг меня падали подкошенные тела… Помню, с какой стремительностью окрашивался темной  кровью ослепительно белый снег… Я помню, как в панике бежал, пытаясь увести, спрятать тех, кого любил… Я бежал и запинался о трупы близких людей…

Я помню… Я залез в канализационный люк в поисках укрытия… Я звал отца, звал мать, но было уже слишком поздно спасать их…

Даже когда все стихло, я, единственный, оставшийся в живых, не посмел выйти из треклятого убежища… Повис на проржавевшей спусковой лестнице, содрогаясь в беззвучных рыданиях… И провел там почти целую вечность страха, отчаянья, одиночества…

Лишь на утро следующего дня я вновь увидел все то же холодное зимнее небо над головой…

 « - Ты единственный, кто осмелился спасти свою жизнь, - услышал я за спиной приглушенный полушепот.

Я медленно обернулся и увидел Маскарада… Он со снисходительным интересом всматривался в мои покрасневшие глаза и опухшее лицо. Единственное, что он мог прочесть – это непосильную боль… Но вот понял ли Маскарад это?…

- Убью тебя… - тихо произнес я, но у меня едва оставалось сил, чтобы дышать

- Когда почувствуешь себя готовым на сей бессмысленный подвиг, приходи. Ты найдешь меня, если захочешь, - улыбнулся андрогин, - я буду рад помочь тебе разрешить все внутренние конфликты.

И он исчез… Или его и не было вовсе?…»

…После я пил вино – серебряная фляжка отца досталась мне словно в наследство, переданное им перед тем, как он умер... Он смог сказать только, что она теперь принадлежала мне, и чтобы я хранил ее как память о своей семье и не смел продавать. И я не смел. Я любил их. Я не мог совершить подобного преступления…

Во фляжке всегда было вино, отец каждый раз доливал его до самого горлышка. Мне она досталась опустошенной на половину – и я разбавил ее содержимое родительской кровью. Я решил, что не стану пить это вино никогда, кроме как в каждый день рождения по маленькому глотку, отдавая дань моим отцу и матери, когда-то давным-давно подарившим мне жизнь… И я верю, что на дне этой фляжки заключена моя смерть, приближающаяся с каждым глотком… А вина осталось совсем немного, почти на самом дне... И я также нахожу преступлением наполнять фляжку заново. Я должен умереть. Я должен прожить ровно столько, чтобы отомстить. И умереть.

Кто-то скажет, что я низок и мелочен… Но я предан семейным узам… Я не отягощен ими…

 

***

 

Она очнулась ото сна в холодном поту: защитить неуемное подсознание ей не поможет ни одно самое грозное, самое смертоносное оружие, созданное человеком…

Дила настороженно огляделась – в темной спальне явственно ощущалось присутствие кого-то совсем не желательного, но до боли знакомого. Девушка неподвижно сидела на постели, прикрывая тонким одеялом свое бесстыдно обнаженное тело продажной потаскушки.

Ночной свет серебрил ее бледную кожу, вдохновлял жизнь в непокорно лежащих на изящных плечах кудрявых змей…

Дила приподнялась, осмотрелась, но ничьего силуэта так и не выхватил ее притупленный глаз из синего мрака.

Она почти облегченно вздохнула и опустила голову на подушки, в немом недоумении пытаясь решить непростую дилемму: привиделось или нет?…

Кто бы мог подумать, усмехнулась ночная мгла, ненароком заглянув в беспорядочно кружащийся рой мыслей Дилы, она пытается нести истину для себя, словно каменные скрижали, на собственных хрупких плечах…

Совершенно неожиданно спиной девушка ощутила чужое тепло. И отпрянула на безопасное расстояние, как ей казалось, и она хотела верить в свое право быть готовой к встрече того, чего стоило бы опасаться. Правильно, меня, вне всякого сомнения, имело смысл остерегаться.

- Не пугайся, ты ведь меня знаешь, красавица, - чуть насмешливо произнес я и томно зевнул, продолжая презрительно ухмыляться и после сего антикультурного жеста недоброй воли.

- Массакре?! -  Дила, осознав, наконец, какая важная особа находилась с ней в постели, в совершенно нелепой панике натянула на себя все одеяло, силясь закутаться до кончиков ушей. Она всегда спала обнаженная, и я знал это. Все знали это. И только ей одной известно, по каким же сугубо девственническим соображениям она вдруг решила скрывать свою наготу. Я оказался несколько удивлен, но меня ничуть не прельщало ее тело, уже соблазнившее столь многих страждущих женской ласки в этом проклятом городе.

Как только одеяло оказалось у нее, Дила в сей же миг смутилась больше прежнего, обнаружив забавное и вовсе не случайное совпадение – я тоже был обнажен. На мне не наблюдалось ни намека на хоть какой-нибудь ничтожный клочок одежды.

- Ты что ЗДЕСЬ делаешь, подонок?! Или делал?!… – взвизгнула Дила, а я счел нужным рассмеяться: она воззрилась на меня с таким детским испугом и обидой, что я не смог не отметить вслух нелепости всего ее наивно-невинного поведения. Но одного я не понимал: то ли шлюшка Дила осталась на меня так зла за то, что я умудрился не разбудить ее своими предполагаемыми коварными действиями «ЗДЕСЬ», то ли она дулась за незваный визит в столь неурочные часы.

- Можешь вести себя естественно. Успокойся. Ты меня не интересуешь, - я сделал попытку убедить ее в чистоте моих помыслов, этим и ограничился. Поверила же мне девица или нет – меня не волновало. – Я  знаю, Сада решилась заманить меня в ловушку верной собачьей смерти. Ох, уж до чего она любит своего ненаглядного Маскарада – любому готова глотку перегрызть, не правда ли, девочка? – Дила избегала смотреть на меня и почти не дышала от страха. – И ты ей, несомненно, окажешь в этом услугу, разве я не так?

- Я не соглашалась ни на что! – пролепетала та, вжимаясь в спинку кровати в бессмысленном поиске защиты, и, что меня забавляло больше всего, украдкой погладывала на мое мужское достоинство завидных размеров (физиология родилась вперед меня! Стоит мне отвлечься, как сразу…).

Интересно, воспринимала ли Дила мое совсем нешуточное настроение оградить себя любимого от грядущих неприятностей всерьез или же все ее внимание оказалось сосредоточенным исключительно на моем весьма некстати возбужденном члене? Вероятнее всего, что именно последнее сейчас имело значение для этой тупой бабы. Я обреченно вздохнул, утратив последнюю веру в остатки здравого смысла в этой белокурой головке. Я вновь усмехнулся. Безусловно, я напугал ее: обнаженный мужчина для любой женщины всегда представлял некую инстинктивную угрозу, но, черт побери, эффект неожиданности улетучился, а его место заняло будоражащее  интригующее возбуждение. Наверняка Дила предполагала, каково иметь секс с таким ублюдком как я. Красавец из крови и, что немаловажно для подобного рода отношений, из плоти – странная рознь всем предыдущим партнерам Дилы.

- Твоего согласия не требовалось. Тебе не оставили выбора, - я нарочно подползал к ней все ближе и ближе. – И этому ты не смогла противостоять…

- Ч-что ты делаешь?!… - она вытаращила глаза от удивления, а может быть, от приятной неожиданности, когда я запустил руку между ее ног. Надо заметить, я не испытал от такого прикосновения ничего, кроме справедливого отвращения.

Дила, чего стоило ожидать, полезла ко мне с поцелуями и объятиями, вдруг безосновательно ощутив себя полновластной хозяйкой этой идиотской ситуации.

- Никто не должен был узнать о моем существовании. Никто из НИХ, - среди шелковых складок синего постельного белья я выхватил своевременно прибереженный для отвоевывания собственной негодяйской чести пистолет и в сию же секунду прицелился в лоб пробляди-неудачницы. С плохо скрываемым умилением я проследил чудесное преображение: искаженное нечеловеческим страхом за никчемную жизнь сладострастие отступало восвояси.

- Но никто же ничего не знает!!! – прошептала побледневшими губами Дила.

- И не нужно. – Я хладнокровно выстрелил. – Благодарю за все полезное…

 

***

 

Подумать только! В каком неописуемом восторге пребывал Дарк Куин как только узнал о безвременно-бесславной кончине Дилы, ибо он являлся самым первым претендентом, готовым сию же секунду прибирать к рукам своим грязным не менее грязное и сомнительное заведение “Midnight Day”, завещанное бывшей горе-хозяйкой Дилой этому проходимцу. Она никогда не платила за содержание клуба – этим занимались другие, но деньги ей были необходимы как воздух, чтобы позволять себе любимой некоторый род специфических развлечений, а также, чтобы рассчитываться с бесконечными кредиторами. А Дарк Куин славился собственным энтузиазмом в разбрасывании денег в чужие карманы, правда, под проценты гораздо большие, чем оговоренные ранее (однако, заемщики узнавали об этом намного позже – и деваться было некуда, а о нарушенных правах никто и не вознамеривался беспокоиться. Иными словами: «Кошелек или жизнь»! Прискорбно, но чаще всего жизнь). Ума не приложу, чего так радоваться, когда тебе предоставляют полное право пользования подобной дырой?! Но было у этой сделки одно весомое преимущество: вряд ли какая-то другая «дыра» являлась таким неприметным укрытием для адской машины, способной разнести к черту весь этот город, как минимум. Знали об этом только Дила, Дарк Куин, сумевший своевременно выявить всю полезность заведения и, разумеется, я – повествователь.

Тем не менее, Дарк Куин строит весьма обширные прибыльные планы относительно того, как бы вновь вдохнуть жизнь в растлившийся клуб. Он, бедняжка, так и не знал, кому быть благодарным за столь щедрый дар (жаль, что мы не знакомы с этим ублюдком лично). Дарк Куин развернул свою деятельность на новом поприще довольно-таки быстро – я даже немного подивился его социально-опасной оперативности – будто бы только того и ждал, когда же Дила переступит роковую черту.

Меня заинтриговало, чего же принципиально нового отчудило это ведро с болтами (прошу прощения, киборг, конечно же), и я решил почтить публику собственным присутствием на одном из светских вечеров в возрожденном из пепла медленного тлена “Midnight Day”.

 

***

 

Странно и непривычно было созерцать мерцание свеч и улавливать едва ощутимый лавандовый аромат – сегодня Маскарад в бесконечный раз тщетно пытался избавиться от тоски и бренности, которая успела опуститься на его плечи за бессмысленно проведенные утро, день и вечер. Безусловно, необычно… В этом черном доме – приюте безысходного отчаянья – запах цветов и небывалая прежде свежесть…

Посреди этого законсервированного мира закомплексованных ублюдков единственным свободным существом оставался Маскарад. Свобода… Независимость и бесстрастность. Однако многим небезосновательно казалось, что его душевное равновесие всецело зависело от того немыслимого оборотного капитала, который был надежно закреплен за именем Маскарада нескончаемыми личными достижениями как неотъемлемая собственность. Рухнет империя – не станет Маскарада: он обратится ничтожеством еще более жалким, нежели умирающее по его же прихоти человечество, изгнанное в безрадостные трущобы Дъегена. Именно так страстно хотелось думать многим. Но… Маскарад – существо более сильное, чем привыкли его знать в привилегированном свете – хладнокровно-снисходительный аристократ, субъект, уделявший бесценное внимание исключительно тем вещам, которые были бы способны принести ощутимую выгоду. Именно, ощутимую, ибо Маскарада давно перестали удивлять денежные суммы, и посему он искал сделок вселенского масштаба. И находил.

Свежесть и своенравие… Распахнутые окна, сквозь которые пробивался снег, искрящийся отблесками ночного города...

…Маскарад склонился над небольшим ящиком, извлеченным из потайного сейфа. В этой черной коробке несколько лет покоится самый провокационный компромат – письма Маскарада, написанные им с  несвойственной андрогину откровенностью и чувственностью. Казалось, что Маскарад дорожил собственным прошлым, которое, по обыкновению, не представляло абсолютно никакой ценности для ему же подобных. Невозможно было понять, что же заставляло это бесстрастное создание поступать столь непредсказуемым образом?… Но кто знал, возможно, Маскарад вовсе не был таким бесчувственным порождением нового витка ДНК. Возможно, он умел испытывать страх, боль, привязанность…

…Эти письма были адресованы оставшемуся безымянным незнакомцу с разрушенной судьбой, с жизнью, утративший всякий здравый смысл… Маскарад был виновен и в этом. Неужели андрогин сожалел? Вспоминал?… Часто вспоминал…

- Алло?… - привычный полушепот пронзил тишину. – Да… Я слушаю тебя, Родригез…

Сада никогда не тревожила Маскарада по пустякам – она слишком ценила желание того оставаться наедине со своими измышлениями в эти часы, но вдохновение не позволило ей ждать дольше.

Сада. Любимая вечная Сада, которая всегда оказывалась рядом, если вдруг в ее присутствии возникала малейшая необходимость. Она – верный друг, такой же высокородный андрогин, ставший доверенным лицом и координатором финансовых потоков головной корпорации Маскарада. Красивая женщина-телохранитель – завидное дополнение красивому «мужчине»-гению…

- Да, хорошо. Завтра вечером я приду…

Щелчок. Гудок. Вновь тишина.

Маскарад устало усмехнулся.

- Она полагает, что мне скучно, - он поглядел на разбросанные письма, провел пальцем по идеально ровной строке одного из откровений. Чуть задумался. Затем простодушно вздохнул и откинулся на спинку кресла, - но она лишь обманывает себя…

…Закрытые глаза видели намного больше, чем простую опостылевшую реальность бытия. Они видели то, чего не существовало нигде, кроме как в подсознании Маскарада.

Молодое лицо, обрамленное черными жесткими волосами, отчаянный испуганный взгляд таких же черных глаз, отравленных мгновенной ненавистью, замерзший снег на длинных ресницах, заледеневшие слезы боли на впалых щеках…

Тогда он был еще молод, и Маскарад запомнил его именно таким. Этот человек не взрослел в его памяти, в его воображении… Но если он каким-то чудом и выжил в этом проклятом мире, то давно должен был распрощаться с трагическим отрочеством и переступить порог зрелости. И это был бы уже совершенно иной человек…

Иногда Маскарад испытывал жгучее желание увидеть вновь того незнакомца…

Безжалостный убийца – обезумевшее от одиночества и однообразия создание, пребывающее в безнадежной убежденности, что не осталось в его размеренной жизни никакого более смысла за исключением безрезультатных поисков того потерянного мига красоты. Из-за одного молодого сказочного цветка Маскарад продолжал истреблять человечество, желая заставить странного незнакомца объявиться вновь. Последний когда-то обещал возвратиться, клялся свершить возмездие – значит, он не позволил бы себе умереть прежде, чем достигнет намеченной цели, которая являлась для него сокровенной мечтой. Но выжившие никогда  не возвращались, вопреки клятвам, считая, что второй раз судьба будет к нем менее благосклонна. Человек не способен жить один. Не здесь и не сейчас. Этот человек… Он должен был вступить в новую общину, аналогичную той, в которой он вырос, чтобы продолжить существование в мире, где людям не оставлено места. И этот же человек должен был собирать армию, чтобы сокрушить высокомерие Маскарада – первому не выжить в этой схватке в одиночку. Он должен был поднять останки гениев на революцию. Но… Это же было смешно!… Смешно до полного абсурда! И абсолютно невозможно. Вероятнее всего незнакомец боялся и попросту прятался среди подобных. Маскарад был уверен в этом… У него не осталось более иных предположений…

Маскарад убивал. Прежде – за абстрактную справедливость: человеческая раса обязана умереть и уступить место более продуктивным существам, дабы развивать цивилизацию по законам дарвинизма. Но теперь – движимый желанием устранить остальных, неугодных, найти, узнать, увидеть, сказать об усталости от ожидания той поры, когда незнакомец, наконец, соизволит проявить смелость, а затем – убить со слезами на собственных выцветших глазах, втоптать в грязь цветок, посмевший очаровывать своей ничтожной простотой.

А злой ум социума наивно полагал, что Маскарад, действительно, совершенство холодной рассудительности, дитя безошибочной логики, лишенное сострадания, мессия, призванный прокладывать кровавый путь к процветанию. Да, так и было. И есть. Только ныне логика стала решать иные задачи.

Маскарад продолжал проливать кровь, искренне веруя в грядущий золотой век. Верил, что его расчеты позволят в будущем манипулировать. Во имя еще одного мига божественной красоты…

Заводы Маскарада не прекращали деятельности ни днем, ни ночью, возрождая из ржавого праха новых конгломератов. И если старые конфигурации киборгов не сумеют услужить андрогину в завоевывании истории цивилизации, то Маскарад создаст новых, более благодарных…

И он не отдаст этот мир никому.

- Забавно, не правда ли, мой друг? – неслышно молвили бледные губы.

Это не смешно, Маскарад, с укором поглядела на него печальная луна.

- Разумеется, я не шучу…

 

***

 

…Годы почти беззаботного детства Маскарада первого поколения, явившегося на свет из пробирки с синтезированным набором хромосом, оказались настолько мучительными воспоминаниями, что он предпочел бы забыть, стереть их из собственной цепкой памяти. Но, увы, андрогинам не дано жестокими создателями удалять фрагменты собственного прошлого. Они не способны на эту прихоть, которые может позволить себе праздный человек. Они – книга летописей Новой Эры. Им непростительно забывать историю. Они – организмы для аналитической работы.

Маскарада воспитывал квалифицированный легион гениальных пытливых и испытывающих умов генетиков, психологов, экспериментаторов-мздоимцев, и рос он прелестной подопытной крысой в облике смазливого бесполого дитя, которому суждено выбирать из орды садистов и извращенцев идеального: мужчину или женщину, по чьему образу и подобию начинать уродовать свое, лишенное изъянов, тело.

Окруженное странной маньеакальной любовью и заботой, жило дитя за стенами ныне уж почившей в бозе империи генетических инвалидов единственным прекрасным созданием – первой удачной экспериментальной моделью андрогина. Маленькая игрушка злых богов с чистым, не обремененным людскими предрассудками, сердцем…

Маскарад… С него началось первое поколение бессердечных чудовищ. Первые появились в лабораториях, а остальные – в результате перестройки физиологии этих пробирочных крыс. Принцип избирательности изначально имел своей главной целью уравновесить численность мужского и женского населения планеты, повысить рождаемость и, конечно же, помочь человечеству взойти на новую ступень своего эволюционного развития посредством кровосмешения двух господствующих видов, привить генам человека доминантные признаки, поспособствовавшие бы выживанию и психологически безболезненному приспособлению к экстремальной окружающей среде. Мечта о долголетии, о вечной молодости, энергичности и энтузиазме должна была воплотиться в НИХ – неопределеннополых холстов, на которых красочные картины будет писать сама жизнь и амбициозный человек ее верной кистью.

…Глядя на физиологически более удачных «братьев» и «сестер», Маскарад все сильнее ощущал собственную невостребованность вкупе с безучастностью к воздвижению Новой Эры на мировой трон массового сознания. О его личной трагедии, произошедшей по ошибке тех же всемогущих волшебников-криогенетиков, не знал никто, кроме самих виновников – Маскарад, достигнув «переломного» возраста, не смог развиваться по признаку одного из полов, так и оставшись андрогинным совершенством хладнокровия. Единственный в своем роде.

Экспериментальная модель оказалась вовсе не такой уж идеальной, как было принято полагать до сих пор. Эталонность развенчали жестоким и бескомпромиссным образом и порешили избавиться от дитя невнимательных умов. Тогда Маскарад из ничтожной жертвы обратился борцом за право жить – слишком сильны оказались все те концепции неоимпериалистического толка, внушаемые на протяжении долгих лет внимательному слушателю: будущее и благополучие целого мира – в его руках. Маскарад беззаветно верил в собственную уникальность и непогрешимость перед богами кровавых месс, считал себя свободным от необходимости отождествления своей личности с определенными социально-биологическими категориями и был непоколебимо утвержден в том, что лишь ему одному подвластно стать спасительным лучом света.

Маскарад отринул бдительную опеку незадачливых изобретателей, воспользовавшись для этого всем своим богатым арсеналом изобретательной изощренности, и ринулся в объятия мрачных грязных районов Дъегена, пышущих желчью отравленных недр.

От величия злых работорговцев не осталось и следа: кто-то поплатился лишь попранным человеческим достоинством, а иные – жизнью за безжалостные истязания нынешней богемы.

Андрогины освободились. Но в виду присущего глобального эгоизма, они вскоре сочли наиболее прибыльным способом скорейшего процветания гордый принцип «каждый сам за себя». И Маскараду, чтобы доказать собственное превосходство, пришлось браться за то же оружие во имя скрытой войны.

Никто до сих пор не знает о тайне, которую хранит изящное тело Маскарада – все привыкли к стройному мужчине со странными манерами самодостаточного аристократа. Но ни одно существо даже не подозревало, насколько порой внешность бывает обманчива и как умело можно преподносить  себя обществу, оставаясь при этом самим собой, подло и жестоко насмехаясь над чужой слепостью. И даже Сада, всегда слышавшая в ответ на собственные реплики, произнесенные то с мурлычущей нежностью, то с уничижающим презрением, одинаково монотонный полушепот, никогда не догадывалась, что именно это и есть настоящий голос Маскарада, а отнюдь не эфемерная прихоть.

…На лицах злых людей дергалась в конвульсивных агониях презрительно-фамильярная гримаса – смеющиеся без зазрения совести… И Маскарад устранял всякого без жалости и милосердия, движимый осознанием того, что столь низменные в своих желаниях существа не достойны править миром.

Странное благородство и старания «на износ» ради никому не нужной идеи: многие полагают, что единственная вещь за которую имело бы смысл бороться – это жизнь. Вряд ли целесообразна утопическая концепция в эпоху всеобщей приземленности взглядов…

 

***

 

…Я не сильно опаздывал и посему торопился не особо усердно. Увы, или к счастью, пунктуальность никогда не являлась моей сильной стороной. И, к тому же, вряд ли кто-либо из уже собравшихся гостей  на празденстве в честь  официального возрождения «Midnight Day» ожидают моего появления. Покуда я перерывал свой нескудный гардероб в страстных поисках подобрать облачение, которое бы в полной мере отражало бы мое отношение к окружающему миру, мое настроение успело поменяться в лучшую сторону. Добрый признак – хотелось весьма разностороннего общения с остроумными собеседниками. И поэтому я решил не усердствовать с атрибутикой, дабы привлечь внимание отнюдь не эпатажной внешностью...

…Меня постигло легкое разочарование, когда я все же оказался под сводами обновленной обители искателей азартных приключений по имени “Midnight Day”. К стыду своему, я ожидал чего-то ощутимо большего, не от этой прогнившей дыры, конечно, но от нового хозяина определенно. Однако вопреки моим радужным надеждам, все оказалось почти в нетронутом виде: вполне приемлемая выпивка, фигурастые полуобнаженные молодые женщины, танцующие в железных клетках (спешу заметить, по большей части, ползающие, ибо в хромированной западне совершенно невозможно было встать в полный человеческий рост), ряженые гости посиделок, модная наркотически-угарная музыка в исполнении кривлявшихся трибал-ублюдков и стандартный набор прочих увеселительных мероприятий.

Катастрофически скудное воображение местных массовиков-затейников невольно взывало всплакнуть по славным временам, канувшим в лету, когда процветал кинематограф…

…Грохот музыки не позволял ни сосредоточиться, ни расслабиться. И то, что где-то, не так уж и глубоко, под землей скрыт от чужих глаз великий и могучий генератор неумолимых цепных реакций, способных стереть с лица земли этот треклятый мегаполис и пару сотен соседних  городов, волновало посвященных в страшную тайну тем или иным образом людей. Но еще больше этих людей заботило сохранение секрета до поры до времени в целости и недосягаемости для многочисленных, террористически настроенных, недоброжелателей, мародеров и многих других.

…В призрачном мерцании красно-синих ламп я увидел неподалеку нового генерального директора заведения: Дарк Куин собственной наглой персоной принимал, лишенные всякого намека на искренность, поздравления с успешным начинанием (на самом-то деле бедняжка Дила, да хранит Господь ее душу, обладала гораздо большим организаторским талантом), а он, в свой черед, также неискренне благодарил и неестественно растягивал узкие губы в кривой улыбке.

Ничтожество, резюмировал я и отвернулся…

…В следующий волшебный миг мне посчастливилось увидеть самого Маскарада… Я ожидал… Но был крайне неприятно потрясен спустя столько лет вновь созерцать его во плоти. И так близко… Я бы мог убить его прямо сейчас. Но… Это казалось мне слишком простым достижением моей заветной цели – миг смерти краток. И продолжительная прелюдия к агонии преображает его в нечто удивительное и неотвратимое, запоминающееся… Тогда ты проникаешься значимостью собственных стремлений…

О, я прискорбно мелочен! Но иного смыла жить мне не было оставлено. Мне интересна исключительно ЭТА игра в кошки-мышки.

…Я осознаю…

 « - Ты единственный, кто осмелился спасти свою жизнь, - услышал я за спиной приглушенный полушепот.

     - Убью тебя… - тихо произнес я, но у меня едва оставалось сил, чтобы дышать

     - Когда почувствуешь себя готовым на сей бессмысленный подвиг, приходи. Ты найдешь меня, если захочешь, - улыбнулся андрогин, - я буду рад помочь тебе разрешить все внутренние конфликты».

Маскарад не изменился с тех пор… Я запомнил его красивым… И время не влияет на него… Он остался красивым. Красивым для никого. Воплощение смерти для меня – он, и если я покончу с ним, то обрету бессмертие.

Я знал тайну Маскарада – немужчина и неженщина. Я знал все. Я – рассказчик…

…Андрогин был окружен какими-то дамами, одетыми с шиком и на которых он совершенно не обращал внимания. На бледном лице отражалось бесстрастие, а бесцветные глаза быстро и цепко впивались в мелькающие силуэты, лица, будто с почти похороненной надеждой отыскать кого-то конкретного. Возможно, Саду… Странно, что верной ратной подруги не было рядом с храбрым завоевателем…

О, если бы Родригез действительно страстно заботилась о Маскараде, то ее рвения во всем угодить своему загадочному другу-покровителю были бы оправданы… Но, вопреки всеобщему мнению, верный телохранитель преследовал собственные гнусные корыстные цели, вступая в союз с андрогинном. Огромное наследство Маскарада, которое измерялось в любых единицах ценности – он владел очень многим – и есть та вожделенная добыча. И великий олигарх завещал несметные сокровища всего двум существам: разумеется, беззаветно преданной и вездесущей Лилло Родригез – бессердечной убийце, на которую возложена вся ответственность за исполнение самых грязных поручений, и некому человеку из прошлого, которого Маскарад искал без устали целых долгих девять лет – такое несоизмеримое  впечатление произвел на него этот юноша… Тогда это был юноша…

Сада, некогда по счастливой случайности завязавшая знакомство с одиноким владельцем всей отрасли тяжелого машиностроения и кибернетического производства, благодаря каким-то неземным качествам удостоилась судьбы всеми позабытой несчастной Золушки, обретшей за счет ненаглядного принца исключительную возможность реализовать собственные мечты. И Родригез понимала, чем ближе она была к Маскараду, тем реальнее окажется любая ее самая безумная фантазия. Ей таинственным образом удалось завоевать великодушное расположение андрогина. С тех пор, все, за что она бы не взялась во имя благородного господина, она делала это, первостепенно, во благо собственной грешной души и бренного тела, создавая иллюзию безоговорочной преданности и самопожертвования. И Маскарад ценил ее таланты, принимая игру за неписанную истину, не подозревая, насколько жестоко ошибся, возлагая массу грандиозных надежд на это злое и мелочное создание.

Наследство Маскарада было огромным для простого смертного…

И Сада вознамерилась устранить до сих пор не объявившегося конкурента. На ее хрупкие плечи свалилась титаническая работа: найти того, не знаю кого, ибо сведения о «музе» Маскарадовой были настолько ничтожны, что сама затея представлялась абсурдной до сумасшествия. «Муза» запомнилась поэту кровавого пера молодым человеком девятилетней давности, который, по вине неразборчивости палача, лишился семьи, а за одно – и правой кисти руки, которую андрогин реквизировал в качестве бесценного трофея.

…Сада повидала бесконечное множество искалеченных человеческих уродов в самых темных и мрачных захолустьях Дъегена, такое же множество пало жертвой ее грубой алчности, но не умерило дьявольской одержимости. Ощущение того, что жуткий геноцид так и не распространился на этого загадочного ублюдка, все чаще и чаще требовало больше свежей крови… Любой мог пасть ниц замертво перед этой немилосердной женщиной. И Маскарад оставался в неведении.

Маскарад… Он желал застать свой облюбованный объект страсти на этой земле еще живым…Чем ЭТО было? Проклятая любовь? Или «детское» впечатление?... Сада плевала на цепкие чувства и память господина за его изящной спиной…

Но она стремилась жить красиво. Без Маскарада, и без его прошлого…

Такая вот коварная девочка, стерва со стажем, сказочник живых ужасов…

…Все это время, которое я не сводил пристального взгляда с Маскарада, сидящего в самом дальнем углу в непривычном одиночестве, в моей голове вызревал весьма подлый и грязный план – жестокий для кого-то, но для меня такое было в порядке вещей. Война есть прелюдия к смерти, но что-то должно стать прелюдией к войне… Я хотел покончить с этим теперь, сейчас, здесь… Я поступал весьма неразумно, учитывая, как долго я стремился к своей цели, как долго и тщательно все планировал вплоть до техногенной революции, но… Сейчас, поддавшись минутному порыву, я шел на встречу этой бесполой крысе и рисковал уничтожить все нелегкие начинания и успехи в зачаточном состоянии. Однако я ничего не мог с собой поделать – не думал, что возможность увидеть андрогина вновь спустя несколько лет обратится некой безымянной манией. Меня влекло к нему, я желал одного – похоронить его как можно скорее. Я рисковал,  поступал опрометчиво. Неужели опыт серийного убийцы так и не воспитал во мне волю и самообладание? Или я уже был безнадежно болен?... Я не знал ответа на этот вопрос…

С каждым шагом, который отчего-то давался мне ценой неимоверных физических усилий, чувство дикого остервенения все сильнее и опаснее захлестывало меня изнутри… Убить! Убить!... Сейчас… Я должен стать мазохистом, чтобы достичь цели. Любой другой бы попросту посмеялся над тем, какую трагедию вселенско-необъятных масштабов я разыграл из смерти тех, кто был мне особенно дорог при том, что даже сам готов был смириться с потерей!... Но тупая принципиальность оказалась властна надо мной больше, нежели трезвый рассудок. Я мщу не за смерть любимых, а за собственное унижение перед существом, венценосным псом голубой крови, которое было лишено тех изъянов, которыми терзался я с рождения – жалкое оправдание нездоровому эгоизму… Стыд из-за собственной бесполезности… Мне было противно, что кто-то, кроме меня, знает о противоречиях, раздиравших грешное человеческое существо. И этот «кто-то» вдруг оказался так близко!... Маскарада не волновала ни одна отнятая им жизнь и он просто позволял играть с собой, заинтригованный тем, насколько же далеко способна зайти ненависть одной из бесконечных жертв и как глубоко она пустит корни в ее изможденную душу.

Мы – воплощение смерти друг для друга.

Еще один шаг – и я начинаю задыхаться. Я умолял себя успокоится – кто бы мог предположить, что когда-нибудь я буду озабочен подобной проблемой!... Я криво ухмыльнулся в темноте… Если вдруг случится так, что некий неведомый мне энтузиаст пристрелит богемного выродка раньше, чем это сделаю я, то, клянусь Богом, пролью по Маскараду безутешные слезы и выберу суицид в качестве единственного средства избавления от невыносимого чувства досады!...

Никто не обращал на меня внимания. Или я не замечал никого?... Я подходил все ближе и ближе…

…Немужчина-неженщина безучастно глядел в бокал с бустумом…

- Добрый вечер, - снисходительно произнес я, нервно сжимая под плащом пистолет…

…Маскарад изучал меня молча, не выдавая заинтересованности, если таковая имела место быть, в моей нахальной персоне. В глазах промелькнуло едва различимое среди ледяного океана равнодушия что-то, напоминавшее обычное человеческое удивление… Смертельная бледность лица андрогина казалась синюшной в царящем полумраке, а отрешенное выражение лица заставляло невольно рыскать по сторонам,  в надежде узреть более жизнелюбивых и комичных масок…

Я выхватил пистолет и приставил дуло ко лбу Маскарада. Тот лишь усмехнулся и пристально взглянул на меня – мне показалось, что он обжег мою душу… Так близко! Чтобы убить… От него веяло холодом, словно от трупа: любой андрогин – создание хладнокровное… Но меня никогда так не била дрожь, когда я гладил змей… Внутри Маскарада жил вечный снег, а змеи были просто змеями.

…Мой палец судорожно дернулся, и я, неожиданно для самого себя, спустил курок… Но пуля так и не вышла из ствола, будто что-то удержало ее на месте. Проклятье! Не может быть!... Маскарад?!...

- Ты готовился столько лет, неужели последние минуты ожидания оказались настолько мучительны, что твои нервы не выдержали напряжения, Энвеном Массакре? – насмешливый полушепот ласково заигрывал с моим терпением и силой духа, словно проверяя и то и другое на прочность.

- Ты… Откуда ты знаешь мое имя?! – едва не задохнулся от бешенства я, моя рука дрогнула и пистолет вывалился на пол.

- Не помнишь? Девять лет назад ты сам назвал его мне. Я помню каждого, Массакре, каждого, чья жизнь пересеклась с моей. Ты повзрослел на лицо, но остался тем же трусливым мальчишкой, - Маскарад невозмутимо протянул мне бокал с бустумом, - выпей, расслабься.

Я в недоумении взглянул на покрывшееся инеем тонкое гладкое стекло – следы губ андрогина…

Как, оказывается, до боли просто вывести меня из равновесия!...

- Ты сохранил мне жизнь тогда, чтобы забрать ее позже. Ты не передумал?

- Странная постановка вопроса. Нет. Я ждал, когда ты будешь готов добровольно расстаться с ней, но ты не тот, кто МНЕ нужен, - Маскарад безразлично пожал плечами, - разве я когда-нибудь возражал убивать? Но не здесь и не сейчас. Меня сложно заинтриговать, Массакре. Я знаю, что ты не проявишь сметливости, и посему я не стану утруждать себя такими мелочами, как предугадывание твоих действий, - кажется, тогда Маскарад даже улыбнулся… - Приходи через три часа. Если захочешь, если осмелишься. Ты знаешь, где меня найти.

 

***

 

В одиночестве мне пришлось передвигаться через все северные захолустья Дъегена, чтобы добраться до Маскарадовой обители. Это было весьма опасное путешествие, но я вновь был одержим, раздраконенный предвкушением... Я опаздывал: мне три с половиной часа потребовалось, чтобы добраться до места предполагаемой встречи – особняка Маскарада. Огромный мегаполис… Наше свидание все больше и больше напоминало некое интимное таинство, нежели банальное сведение счетов со старым врагом… Возможно, я чего-то так и не понял до конца, либо все именно так и складывалось. При всем своем равнодушии Маскарад отличался завидным благородством и глубиной души – вероятно, эти черты и привлекали многих к его незаменимой персоне. Я не задумывался об это до тех пор, покуда сам не начал ощущать на себе странное воздействие этих дьявольских чар. Интересно, андрогин сознательно располагал к себе людей или же это была естественная его манера поведения?... Я так этого и не понял…

Перед тем, как отправиться на «свидание», я порешил, что возможно именно сегодня умру, и привел все свои деструктивные планы в исполнение – думаю, только слепой не заметит как над Дъегеном взвивались клубы черного дыма и пламя пожирало ночные небеса, только лишенный ушей не услышит как спящий город содрогался от оглушительной череды безостановочных взрывов то с юга, то с запада… И только глупец не догадается, что господству Маскарада наступил конец – к утру от его заводов не останется и камня на камне. Я давно позаботился обо всем для фейерверка, оставалось только нажать заветную кнопочку – что я и сделал. Одного я до сих пор не понял, почему же я ждал столько времени? Хотел, чтобы Маскарад узнал обо мне? Узнал о виновнике этого теракта? А я, в свою очередь, боялся показаться Макараду на глаза?... Так, выходит, я, действительно, трус?... Порой я отказываюсь понимать самого себя…

…А Маскараду было интересно играть с интересной игрушкой… Капризное творение искусственной природы, которого ничто не удивляло и не радовало, которому нечего, по сути своей, было терять, не могло не заметить смог и панику, охватившие город… Сожалел ли он о смерти своего великого детища?...

И вот теперь я стою перед высокой узкой дверью, которая возникла передо мною совершенно внезапно – я едва успел заметить ее – и, подобно вору, решил зайти с черного входа…

Передо мной открылся длинный темный коридор, с прямоугольным дверным проемом в конце, освещенный тусклым сиянием лампад – это была королевская гостиная, которую я столько раз видел через огромные окна с фасада. Изнутри и издалека она казалась совсем другой: намного большей и зловещей. Невозможно было жить ЗДЕСЬ одному, но Маскарад не нуждался в сожителях…

- Значит, ты осмелился переступить порог этого дома? – неожиданно я услышал холодное призрачное эхо за собственной спиной и невольно вздрогнул.

Обернулся – Маскарад стоял где-то вдалеке, сокрытый тенью, но я смог различить его хрупкий силуэт.

Пламя древних лампад дрогнуло, звуки умерли – Хозяин замка вернулся…

Я выхватил из кобуры пистолет и максимально точно, насколько это представлялось возможным, прицелился в сердце андрогина, понадеявшись, что пуля, на сей раз, достигнет цели, но уверенность в этом у меня отсутствовала напрочь. Я шел на непродуманный суицид…

- Ты меня плохо знаешь, - процедил сквозь зубы я. Настроен был я на любое безрассудство…

- Когда за смерть платишь смертью, то жизнь теряет привычную актуальность. Разве ты еще не осознал себя мертвецом? – Маскарад неприкрыто и откровенно насмехался надо мной, подходя все ближе и ближе. – Ты ничего не успеешь, не успеешь выстрелить…

- Не думаю, что… - слова застряли у меня в горле, обратившись выдохом удивления и недоумения, как только андрогин… исчез!

Я только что держал этого пса под прицелом – и неожиданно я намереваюсь выстрелить в пустое место! Действительно, не успел… Как многого я еще не знал, оказывается, и несправедливо недооценивал своего соперника. Это было моей ошибкой.

Несколько ошарашенный колдовскими выкрутасами Маскарада, я метался из стороны в сторону, тыкал дулом воздух и палил, куда придется, словно обделенный интеллектом  супер-герой дешевого боевика. Попортив изрядное количество мебели, которая все-таки имелась в этом коридоре, я, наконец, остановился, осознав, что веду себя, как полный кретин.

- Ты ничуть не изменился, - над собственным ухом я вновь услышал вкрадчивый голос.

Резко обернувшись, я столкнулся лицом к лицу с Маскарадом – он дождался, когда же моя персона соизволит успокоиться и, наконец, только после этого решил объявиться.

- Годы старят твою душу, твое тело, но ты то же юнец, отметивший свой последний счастливый день рождения. Я не перестаю удивляться твоей непосредственности.

- Маскарад… - я приставил ствол под его нижнюю челюсть и заглянул в бесцветные глаза, не выражавшие ничего привычного и знакомого мне. Бледные губы необычно кривились в усмешке, а холодные руки по-отечески нежно опустились на мои плечи…

- Ты не тот, ты знаешь это. Не тот, кого я потерял. Ты просто похож. Те же черты лица, та же смоль в волосах, - тот ненавязчиво провел ладонью по моей щеке, я скривился от незнакомых неприятных ощущений, чем вновь позабавил Маскарада. – Тот человек тщетно бился во имя спасения жены и ребенка. А ты… Ты – просто обиженная сирота, Энвеном Массакре, - впервые его голос обрел эмоциональную окраску. Это была печаль. Глубокая, словно ржавчина, и разъедающая изнутри. Я даже готов был выслушать его, прежде чем убить. – Ты – никто. Для самого себя ты – никто, для меня ты – меньше, чем никто, тратящий минуты моей жизни. Я убью тебя, и ты забудешь обо мне и обо всем, за что слепо ненавидел меня.

- Сомневаюсь, что все окажется настолько глупо и просто, - ухмыльнулся я и отстранился. – Ты знаешь, кто же твой сказочный принц?

- Знаю, но это не имеет значения. Это не ты. Я верю твоему желанию причинить мне боль, но здесь – не твоя партия. Ты проиграл.

…Где-то совсем близко прогремел очередной взрыв – задрожали стекла в гостиной, угрожая разлететься вдребезги…

…Я прикоснулся к лицу Маскарада, жестоко одаренного тяжелой трагической красотой – слезы! Настоящие человеческие слезы…

- Прошу прощения, - удивительно бесстрастно произнес андрогин, - зная о том, как рушится смысл моей жизни, я не в состоянии сдержать неуемное чувство горького сожаления и скорби в своем непривыкшем к переменам сознании. Я, безусловно, не хотел, чтобы ты видел меня таким уязвленным сейчас, но раз уж мой организм оказался настолько привязан к таким вещам, я не стану скрывать очевидного.

Его откровенность несколько обескуражила меня. Вначале, перед тем, как убить, я надеялся причинить Маскараду неимоверные страдания, разрушая все то, что было дорого для него: каждого киборга, каждый завод, штамповавший их на свет божий, все банковские счета, всех партнеров и совладельцев – все, что находилось в его безграничной власти. Это стоило мне долгих девятилетних усилий, шаг за шагом продвигаясь к конечному этапу. И Маскарад принял мою злую шутку с завидным достоинством под стать своей породе. И он превосходно осознавал ту степень разочарования, которую я испытал, столкнувшись с его холодным высокомерием, но андрогин вовсе не стремился этим унизить меня – и это бесило меня больше всего. Маскарад оказался намного выше мирской суеты, и бренность материализма была для него не более, чем кучка бесполезного тлена… Парадоксальное создание! Я не мог не восхищаться его прагматичностью, доведенной до бесстыдного цинизма, его божественной абстрагированностью… Я не знал его с этой стороны, и по-детски наивно полагал, что изучил каждую мельчайшую слабость Маскарада, чтобы использовать ее в собственных целях…

Технологическая империя стремительно обращалась историей, и андрогин «третьим оком» видел огромный курган, возведенный из ее останков. Но он ничего уже не мог предпринять против. Или же не желал…

- Тебе больно? – вопросил Маскарад, легко перехватывая пистолет и метя дулом в мой лоб. – По иронии неизвестных богов, с этой минуты мы оба потеряли осмысление себя. Я могу помочь тебе освободиться от боли, если ты боишься сделать это самостоятельно.

- Ты – поразительная сволочь…! – я тихо рассмеялся тому в лицо. – Смерть не спасет меня от боли – я не хочу умереть ничтожеством, не хочу уйти, осознав себя неудачником.

- Понимаю, - андрогин отбросил в сторону пистолет, - тогда я не убью тебя. Осознай глубину отчаянья. Приди к неизбежному выводу собственной несостоятельности в образе и подобии героя-спасителя угнетенных душ. Ты – трус, обвиняющий в собственной слабости других и карая их за это. Что ты сделал, чтобы спасти свою семью? Ты спрятался, а после посчитал меня виновным в том, что позволил им так просто умереть. Ты несправедлив для соискателя праведного возмездия.

Что ж, была в его словах определенная доля истины, которую я предпочел не комментировать вслух…

- Я все это время играл сам с собой?! – не выдержал я, издав истерический хохот, и рухнул на колени перед ним.

- Разумеется, - Маскарад присел рядом со мной.

- Как все просто! – и я схватился за лежащий рядом пистолет и выпустил несколько пуль в грудь андрогину, не успевшему защитить собственное тело.

Маскарад потерял равновесие и упал на пол без движений...

Неужели свершилось?! Я оглядел это совершенное тело, застывшее в изящном изгибе, окрапленное черной кровью. Как жаль губить такую красоту! Но…

Я в помешательстве вскочил… Чтобы сделать контрольный выстрел в голову…

…И внезапная острая боль горячей вспышкой пронзила мою грудь где-то в районе сердца… Ноги сами собой подломились, я медленно осел на пол… Мутным возмущенно-недоумевающим взглядом где-то вдалеке я разглядел Саду, облаченную в темно-серую дымчатую тень… Неужели для меня оказалось достаточно одной бешеной пули, подаренной злой красивой женщиной, чтобы я?...

 

 

Эпилог

 

…Порыв ледяного ветра распахнул двери – и по всей обители разнеслось призрачное завывание сквозняков… Дом отныне опустел, лишившись неотъемлемой души, которая всегда согревала эти безмолвные стены искренним теплом и привязанностью к огромной крепости. Здесь воцарилось безмолвие. Отныне и навеки.

Ветер безжалостно трепал черные атласные занавесы на окнах… Дыхание ночи подхватило огненных птиц, закружило в апокрифическом сумасшедшем танце и раскидало черным безжизненным пеплом по зеркальному полу – жестокая воля развенчала ныне уже бесполезные шедевры эпистолярного жанра, в которых по странной нелепой случайности оказалось плененным прошлое Маскарада…

…На груде битого окровавленного стекла безмятежно спала вечным сном красавица с огненными кудрями, некогда носившая имя своего дурно прославившегося «супруга», рядом лежало растерзанное тело беспокойного преследователя легких нажив…

…Незаметно перемещались тени, летели невозвратимые секунды… С каждым мигом сердце черствело, жизнь покидала… И лишь далекая маленькая луна теперь освещала зал нереальным приглушенным зеленоватым светом… Этим призрачным ореолом было окутано обнаженное бледное тело Маскарада, кем-то заботливо уложенное на круглую постель, покоившуюся посреди помещения. На лице андрогина застыло привычное бесстрастие, и лишь странным невидимым незнакомцем раскрашенные черным веки и губы оставались пугающим пятном на маске смерти…

Из темноты выступил темный силуэт и, склонившись к Маскараду, вкрадчиво прошептал:

- Терпение – вечная добродетель, мой друг.